Беженка к нам принесла.
С тихой печалью взяла.
Слово второе: «Вой-на»...
А, Б, В
Говорят, дети быстро отходят от горя, забывают его. Может быть, это верно. Для мирного времени. А вот мы помнили все. Запомнили на всю жизнь. Я могу восстановить в памяти все до мельчайших подробностей, все, чем жили в нашем вагоне, о чем говорили солдаты — мои учителя, мои «первые книжки». Они давали мне уроки братства и мужества.Помню, как учил нас русской азбуке солдат Потапный. Он выводил меня и Стасика на полянку неподалеку от вагона, усаживал на расстеленную шинель. Прямо на земле, как на грифельной доске, солдатским ножом рисовал он печатные буквы и тихо говорил:
— Давайте повторим, ребята, прошлый урок. Это буква А. С нее начинается русский алфавит. А вот буквы Б и В. Какие слова начинаются с этих букв?
—- Армия,— выкрикивал первым Стасик.— Батальон,— снова первым произносил Стасик.— Война,— говорил он, не обращая на меня никакого внимания.
Я чуть не плакал от зависти, и однажды меня прорвало:
— Атака, баланда... Виола, Варшава...— выкрикивал я, востор женно глядя на Потапного, а он одобрительно кивал: «Правильно, правильно».
Мы знали, что фашисты, захватив родную деревню Потапного, сожгли в запертом амбаре его жену и детей. И как же тяжело ему, наверное, было видеть нас, ровесников его детей, каждый день! Но он никогда не подавал и вида. А потом похоронили и самого Потапного. Еще одна утрата. На свежей могильной земле в степи мы со Стасиком нарисовали пальцами три печатные буквы: А, Б, В.
Никто не называл их героями
Мне снился пруд. Белые журавли. Мама... Она, оказывается, и не терялась. Она уходила, чтобы купить нам со Стасиком белых птиц. И вдруг кто-то невидимый страшно крикнул и выстрелил в птиц. От громкого выстрела я вскочил и сразу ничего не мог понять: вокруг меня суетились, кричали люди. Меня во что-то завернули, куда-то понесли. Хриплые голоса прорезали дымный воздух. Заградительный огонь наших зенитных батарей трещал почти под ухом.
— Убьют нас, убьют! — заревел я, но Стасик не слышал моего голоса из-за стрельбы.
По шинели, которой мы накрылись с головой, хлестал ливень, будто град осколков.
— Я не хочу умирать! — кричал я.— Не хочу, па-па-а-а!
Стасик дрожал всем телом, одной рукой обнимая меня.
Не знаю, может быть, мы бы умерли от страха и ужаса в этом суживающемся кольце взрывов, даже если б в нас не попал ни один осколок. Но вдруг Стасик перестал дрожать, я отчетливо это почувствовал.
— Стасик, ты ранен? — закричал я ему в ухо. Он крепко сжал мою спину, давая понять, что цел. В полуминутном перерыве между взрывами Стасик твердо
сказал мне:
— Я поползу искать отца, а ты лежи здесь, понял?
Не раздумывая, Стасик сбросил с себя шинель, закутал плотнее меня и, не давая мне опомниться, пополз по кипящим от ливня лужам и согнутой отяжелевшей траве, пополз в сторону железнодорожных путей. Уже ни свистящие над головой осколки, ни близкие взрывы не могли сломить его решимость.
Я ощутил такое одиночество, что закричал:
— Стаська, я с тобой, я не останусь...
Я с трудом освободился от шинели, с еще большим трудом просунул руки в слипшиеся рукава и, перевернувшись на спину, попытался застегнуть шинельные крючки и, когда один был все же застегнут, снова лег на живот и пополз вслед за Стасиком. Ползти было тяжело, шинель мешала, путалась в ногах. Догнать Стасика в ней было невозможно. И хотя отцовская шинель казалась мне спасительницей от многих бед, я все-таки сбросил ее и попытался бежать по залитой ливнем степи.Я падал, поднимался, делал короткие пробежки и полз снова. Пальба, взрывы и свист осколков сопровождали меня, но я словно обезумел, желая во что бы то ни стало догнать Стасика.Я был уверен, что за это короткое время Стасик не мог далеко уползти. Это придало мне силы. И точно — я сделал две перебежки и облегченно свалился рядом со Стасиком. Он словно поджидал меня и даже не спросил, почему я не послушал его. Мы вместе поползли на поиски отца. Не помню, как долго пришлось ползти, но хорошо помню, как мы, выдохшиеся, окончательно измученные, добрались до невысокой железнодорожной насыпи и под нею, не шевелясь и ничего почти не замечая вокруг, отлеживались несколько минут. В перерывах между взрывами к нам уже доносились крики солдат:
— Давай подтягивай!
— Плечом, плечом подопри!
— Засыпай быстрей!
— Рельсу, рельсу левее, товарищ лейтенант!
Мы поползли дальше, огибая солдат. Стасик, наверное, понимал, что в спешке нас могли задеть и даже случайно прибить рельсой или шпалой. Здесь, вблизи работающих солдат, омываемых бешеным ливнем, кто-то вовремя обнаружил нас, оттащил под вагоны. А к утру, черный, как призрак, нас поднял отец. Мы слышали, как переговаривались взрослые:
— Почти полбатальона...
Бой закончился, ливень тоже. В степи уже рыли братскую могилу. Хотя огромных воронок хватало, в них не хоронили, чтобы не оскорбить память павших товарищей. Поезд с боеприпасами прошел вовремя. Солдаты стройбата, измученные, грязные с ног до головы, провожали его счастливыми глазами...
И никто не называл их героями.